Булат Окуджава и Ольга Арцимович
Любовная история «физика и лирика» длилась почти 35лет. Именно столько прожили вместе известный поэт, писатель, киносценарист и один из основателей жанра авторской песни Булат Окуджава и инженер-физик Ольга Арцимович.
Окуджава написал более 800 стихотворений. Многие из них рождались вместе с музыкой, песен же у него насчитывается около 200. И многие из них — о любви, о Женщине.
Сам он считал, что ему повезло в любви, и он встретился с замечательной женщиной, ставшей его супругой, — Ольгой Арцимович.
«Скажите, Булат Шалвович, что такое любовь?» — спросили его как-то в одном интервью. «Я не смогу объяснить, я могу любовь увидеть и сказать — о, это любовь, а классифицировать я не могу», — ответил поэт.
Родился он 9 мая 1924 года в Москве в семье партийных работников. Его отец был грузином, а мать — армянкой.
Булат рос «фанатичным красным мальчиком», с десяти лет сочинял революционные стихи. В 1934-м семья переехала в Нижний Тагил. Там отца избрали первым секретарем городского комитета партии, а мать — секретарем райкома. Через три года отца расстреляли как врага народа, а мать сослали в карагандинский лагерь. В заключении она пробыла десять лет, а потом по 1955 год находилась в ссылке. Из Нижнего Тагила Окуджава с братом возвратился в Москву, где воспитывался у бабушки. В 1940 году он переехал к родственникам в Тбилиси.
В школьные годы Булат подрабатывал в театре статистом и рабочим сцены, был слесарем, в начале Великой Отечественной войны — токарем на оборонном заводе. В 1942 году после окончания девятого класса средней школы он добровольцем ушел на фронт.
Булат Окуджава писал о себе: «Я закончил девятый класс, когда началась война. Как и многие сверстники, отчаянно рвался на фронт. Вместе с другом мы каждый день ходили в военкомат. Нам вручали повестки и говорили: "Разнесете их по домам, а завтра мы вас отправим". Длилось так полгода... Наконец, сломленный нашим упорством, капитан не выдержал и сказал: "Пишите свои повестки сами, у меня рука не поднимается это сделать". Мы заполнили бланки и отнесли их домой: он — ко мне, я — к нему».
После двух месяцев обучения в запасном минометном дивизионе Окуджава был отправлен на Северо-Кавказский фронт. Он воевал минометчиком, потом, после ранения в бедро под г. Моздоком, стал радистом, был награжден медалью «За оборону Кавказа». Осенью 1944-го Булата комиссовали из-за тяжелого второго ранения. День Победы и свой день рождения — 9 мая 1945 года — Окуджава отметил в Тбилиси, у своей тетки, где жил после возвращения с фронта.
Окончив экстерном среднюю школу, Булат поступил на филологический факультет Тбилисского университета, который закончил в 1950 году.
Поэт вспоминал: «Первая песня "Нам в холодных теплушках не спалось..." появилась в 1943 году. Первая ставшая известной песня "Неистов и упрям..." была написана в 1946-м. Я учился тогда на втором курсе, уже что-то писал, и у меня появилось стихотворение. Тут же придумалась и мелодия. Аккомпанировал я себе на фортепьяно одним пальцем. Получилась песня, которую студенты пели с удовольствием.
Гитара появилась через десять лет. Меня тогда научили трем аккордам (нотную грамоту я так и не освоил), и зародились мелодии. К какому-то стихотворению я придумал музыку, потом еще к одному, потом еще и еще. С помощью магнитофонных записей песни распространились по стране, и меня стали приглашать выступить со сцены».
После окончания университета с 1950 года Окуджава по распределению работал учителем русского языка и литературы в деревне Шамордино и районном центре Калужской области, затем — в одной из средних школ Калуги. Там же, в Калуге, Булат работал корреспондентом и литсотрудником областных газет «Знамя» и «Молодой ленинец», его стихи регулярно появлялись в печати. В этом же городе в 1956 году был издан и первый сборник стихов молодого поэта «Лирика». В 1959-м в Москве вышел второй поэтический сборник Окуджавы — «Острова». В последующие годы стихи Булата Шалвовича печатались во многих периодических изданиях и сборниках, книги его стихов издавались в Москве и других городах.
В 1955 году были реабилитированы родители Окуджавы, через год он возвратился в Москву, где стал участником литературного объединения «Магистраль», работал редактором в издательстве «Молодая гвардия», затем — заведующим отделом поэзии в «Литературной газете». В 1962 году его приняли в Союз писателей СССР. Годом раньше Окуджава ушел из газеты и целиком посвятил себя свободному творческому труду.
В 1961 году Всесоюзная студия грамзаписи сделала первую запись популярных песен Окуджавы. Их непривычность, необычность (жанр авторской песни только зарождался) вызвали такую острую дискуссию, в адрес поэта прозвучали такие уничижительные оценки, что пластинку студия тогда выпустить так и не решилась. Диски песен Окуджавы стали выходить только с 1970-х годов.
Что касается семейной жизни, то у Булата Шалвовича родились двое сыновей. Старший, Игорь (от первого брака), к сожалению, погиб в 1997 году. Младший, Булат (Антон), — музыкант и композитор. Известную в свое время песню — «Ты в чем виновата?» — поэт написал после расставания со своей первой женой. Ровно через, год после развода 39-летняя Ольга умерла от сердечного приступа. Для Окуджавы это был один из самых тяжелых ударов в жизни.
Второй его супругой стала одна из московских красавиц, физик по образованию, Ольга Владимировна Арцимович. Она появилась в жизни барда и поэта, когда ему было 38 лет. Окуджава посвятил ей «Путешествие дилетантов» и «Вилковские фантазии». «Молитва Франсуа Вийона» обращена тоже к ней:
Господи, мой Боже,
Зеленоглазый мой.
Пока Земля еще вертится,
И это ей странно самой.
Пока ей еще хватает Времени и огня,
Дай же ты всем понемногу
И не забудь про меня.
Ольга Владимировна рассказывает, что ко дню их первой встречи она даже не слышала имени Окуджавы. «Ведь я жила очень замкнуто, в семье физиков, в их кругу; с литераторами не дружила. Когда Окуджава только начал входить в славу, мой дядя его позвал в гости — попеть. Было много знаменитостей, в том числе Петр Капица. Вот тогда я Булата увидела впервые. Вошел гений, и все. Жена не имеет права говорить о муже в таких выражениях. Но я тогда в самом деле понятия не имела, кто он такой, и потому с полным правом подумала: вот гений. И никогда с тех пор этой точки зрения не изменила». И при этом Ольга Владимировна признается, что из всего поэтического наследия мужа она бы оставила «стихотворений тридцать. Но каких!». Супруга поэта — очень строгий критик, и это о ней Окуджава иронично написал: «Строгая женщина в строгих очках мне рассказывает о сверчках...» Впрочем, во многих стихах есть упоминание о жене и о их доме. Она «отдаленно присутствует» даже в произведениях, которые Булат Шалвович дарил: «Булат щедро дарил. Иногда путался — что кому. "Эту комнату" посвятил Паустовскому. "Люблю я эту комнату, где розовеет вереск в зеленом кувшине..." Но ведь это мой вереск и мой кувшин! И комната наша, ленинградская, 1962 год. "А Паустовскому понравилось..." Он не посвящал, как все, он, когда писал, просто раздаривал написанное. Нормальный человек идет в гости с бутылкой, с букетом — Окуджава шел со стишком».
Впрочем, ему легко давался даже заказной стих. Даже трудно поверить, что песня «Здесь птицы не поют...» из фильма «Белорусский вокзал» написана по заказу. «Когда Булат спел ее на студии, подобрав одним пальцем на пианино, она никому особенно не понравилась, — вспоминает Ольга Владимировна. — Только Шнитке сказал: "Это прекрасный марш, я аранжировку сделаю". У Булата был хороший образец — он знал настоящие окопные песни. Песня из "Белорусского вокзала" — то, что он сам хотел бы на фронте написать. Но тогда он так не умел».
Да и вообще Окуджава терпеть не мог рассказывать про войну. Он благодарил судьбу за то, что на Кавказском фронте был минометчиком: «Я хотя бы не видел людей, которых убивал». «Он ненавидел об этом говорить, — продолжает свои воспоминания вдова поэта, — потому что все это слишком глубоко в нем сидело. Думаю, перепуганный мальчишка из "Школяра" — это все правда, он и был таким. Героический пафос вообще ему не присущ: он любил подчеркивать свою субтильность, хрупкость, комизм, неуклюжесть — отсюда все эти кузнечики и муравьи среди сплошных советских орлов и соколов. Но при том, что он избегал рассказывать о войне, она у него почти в каждом стихотворении, вплоть до самых" поздних. Всегда кого-то чудом спасают, что-то горит, в кого-то пули летят. В самых мирных стихах это вдруг возникает. Я думаю, арест родителей и война были травмами, которые он до конца не изжил, да и можно ли было? И не простил ничего. Вот я говорю сейчас о том, что он сознательно себя принижал... но это тоже неверно, потому что в нем всего было намешано — в этом все дело. Он был все-таки кавказец. Гордый кавказец. С гипертрофированным чувством собственного достоинства. Муравей муравьем, а панибратства он никому не позволял и вообще был довольно смелым парнем. Смелость его была фаталистической природы, он вообще был фаталист — не любил активно менять свою жизнь, будь что будет, решений не любил принимать... Но когда судьба его ставила в предельные обстоятельства — он не уклонялся. Два раза в жизни я видела, как он напарывался на серьезную драку: один раз попер на нож — это было в центре Москвы, недалеко от Дома литераторов. Там кто-то кого-то выпихнул из очереди на стоянке такси, тот вытащил нож, Окуджава спокойно пошел на него — хорошо, что и его, и противника успели схватить за руки. Я уже готова была заорать: "Это Окуджава!!!", но Бог спас меня от этого позора — обошлось без кровопролития. В другой раз на его глазах рядом с Речным вокзалом рыжий водила самосвала смачно материл молодую женщину с ребенком. Здоровый такой малый. Булату пришлось встать на подножку машины, чтобы дотянуться решительной ладонью до его лица. И что-то он ему такое сказал, что-то очень, видимо, доходчивое о том, как надо вести себя с женщинами, так что тот совершенно опешил и дал задний ход.
Да, все-таки полугрузин, полуармянин, хоть и совершенно обрусевший: он не любил говорить о себе, приберегал для интервью десяток баек и неизменно их повторял практически наизусть, но и унижать себя никому не позволял. Кавказского было в нем много. И я думаю, этого ему не прощали: странная эта ненависть, которую он вдруг вызвал при первом же своем появлении, могла объясняться только одним. Пришел какой-то грузин с гитарой, с усиками и запел про нашу Москву. Про нашу войну. Чучмек кавказской национальности, а песни становятся русскими народными. Непростительная же вещь!»
И как настоящий кавказец, к женщине, а тем более к жене и к матери, Окуджава относился с особым пиететом. — «Настоящих людей очень мало, на планету совсем ерунда. На Россию — одна моя мама, только что она может одна?» Между двумя самыми дорогими сердцу Булата женщинами поначалу существовала ужасная ревность — «кто правильнее любит Булата». Они присматривались друг к другу. Строгая, очень честная, очень закрытая, со страстной жаждой анонимно помогать всем и каждому, иногда совершенно чужим людям, мать и погруженная в науку невестка. Но, в общем, все прекрасно уживались, потому что уважение к другой личности было выше собственной значимости. Поэт не гнушался домашней работы, а попав в Переделкино, и подавно хлопотал с самого утра, пока жена еще и с постели не вставала: колол дрова, чинил освещение в гараже, проверял, как хранится картошка в сарае. «Он любил лень вчуже, уважал ее в других, а сам работал беспрерывно. Другое дело, что писать за столом тоже казалось ему слишком пафосно, серьезно, вроде как называть себя поэтом. Он предпочитал говорить "я литератор", а сочинять лежа. Вообще любимая поза была — подогнув колени, с книгой, на диванчике. Конечно, существовал кавказский культ гостеприимства и готовки, гурманство, колдовство с травками на кухне. Приветствовались гости, но истинное наслаждение доставляла только открывающаяся дверь. О, кто пришел! — объятия, приветствия, сервировка стола. Через час я видела — ему уже скучно, он хочет с книгой на диванчик».
Работал Окуджава очень много, но долгое время его печатали такими смехотворными тиражами, что купить сборники его стихов в магазине было просто нереально. На одном из юбилеев поклонники Булата Шалвовича преподнесли ему царский подарок: на сцену вышел человек, весь откинувшись назад под тяжестью целой колонны из книг, которую он нес перед собой. Это были 12 томов самиздата — в прекрасном переплете, отпечатанное типографским способом полное собрание сочинений, причем не только прозы, поэзии, драматургии, но и всей критики, включая злобную! Единственный прижизненный многотомник.
Булат Шалвович не любил грандиозных праздников по случаю, своих юбилеев. Его коллега по бардовскому цеху Юлии Ким писал: «В мае 1984 года Булату исполнилось 60. Он, как обычно, никакого бума не желая, скрылся в дебрях Калужской губернии, но гости к нему все же прикатили — и сколько! И как! Вооружившись видеокамерой, Ольга, жена, вместе с Булатом-младшим втайне от юбиляра объездили человек сто друзей и знакомых с просьбой к каждому поднять рюмку в честь именинника с небольшим монологом, подходящим к случаю. Получилось трехчасовое поздравление, и таким образом к Булату в его калужскую глушь кто только ни приехал. Веня Смехов, например, говорил свой монолог, свесив ноги со сцены старой "Таганки". Два закадычных Юрия — Карякин и Давыдов — поднимали свои рюмки водки, расстелив газету с колбасой на парковой скамейке. Алла Борисовна в золотом пиджаке у себя дома за белым роялем спела Булату что-то про осень, красиво и просто. Замечательное вышло чествование.
Но еще замечательнее получилось оно через полтора месяца в зале ДК Горбунова в Филях — единственное место, где Булат согласился встретиться, так сказать, с народом в виде московских каэспешников, с которыми он давно дружил. Тысячный зал с балконом был битком набит. Булат сидел во втором ряду. Он явился, несмотря на температуру 38 градусов, и геройски провел весь вечер — и концертную его часть, и застолье за кулисами человек на 80. И вот было там, в финале концерта, такое стихийное действо. Уже отпел на сцене сам виновник торжества, уже загремели окончательные аплодисменты — и тут потянулись к Булату с цветами. Он стоял и принимал букет за букетом, складывая их на стул, и они уже не помещались, потребовался еще стул, а эта цветочная гора все росла и росла...»
Еще в середине 1960-х годов Окуджава создал киносценарии: «Верность» (в соавторстве с П. Тодоровским, Одесская киностудия, 1965 г.); «Женя, Женечка и "катюша"» (в соавторстве с В. Мотылем, Ленфильм, 1967 г.). А вот по сценариям, написанным совместно с супругой, Ольгой Арцимович, — «Частная жизнь Александра Сергеича, или Пушкин в Одессе» и «Мы любили Мельпомену...» — фильмы так и не были поставлены.
Свыше 70 песен на стихи Окуджавы прозвучали в 50 кинолентах. Самым плодотворным оказалось содружество поэта с композитором Исааком Шварцем («Капли Датского короля», «Песня Верещагина» «Песня кавалергарда», «Дорожная песня», песни к телефильму «Соломенная шляпка» и другие). Во многих из них красной нитью проходит тема преклонения перед Женщиной, воспевание Любви.
Окуджава был поэтом романтического склада, какими бы гражданскими по звучанию ни были его стихи. Он видел мужество, трагизм положения людей, пытавшихся что-" то изменить в стране «застоя», верил в чистоту их замыслов. Ошибки, конечно, видел тоже, но не склонен был из-за них отрекаться от дорогих ему людей. В 1990-е годы у него появились страшные стихи о стране: «Слишком много стало сброда, не видать за ним народа»; «Но вам сквозь ту бумагу белую не разглядеть, что слезы лью. Что я люблю Отчизну бедную, как маму бедную мою». «В 1985 году он позволил себе надеяться. Это потому произошло, что в начале восьмидесятых стало совершенно невыносимо, — говорит Ольга Владимировна. — Казалось, что так и умрем в этом старческом безумии, в очевидном для всех абсурде — сейчас трудно даже представить, что это были за времена. И когда появились надежды, и показалось, что друзья вернутся, и ездить за границу разрешили, и петь приглашали... Да ведь и не в том было дело. Он не воевал особенно с советской властью, поскольку изобрел способ говорить все, что ему хотелось. А просто лопнул огромный нарыву и как было не радоваться?! Булат хорошо писал и хорошо себя чувствовал, когда в стране становилось можно дышать, и сам потом винил за эти обольщения исключительно себя. Вообще привычка к самообвинению сидела в нем крепко. Ему казалось, он виноват в том, что разделял иллюзии шестидесятых и восьмидесятых. Виноват в недостаточном внимании к матери, детям, людям вокруг, в том, что ему все-таки везло, когда другим не везло... И вот это стихотворение, обращенное к сыну: "Мой сын, твой отец — лежебока и плут..." — оно вовсе не такое насмешливое, как принято думать. Ирония, всегда ирония по отношению к себе. И склонность объявлять себя счастливцем — изнанка постоянного страдания за всех и вины перед всеми».
Окуджава любил выступать с сыном. Ему нравились новые фортепьянные версии его песен, написанные Булатом-младшим. «Старые, — говорил он, — давно надоели». Но больше всего он был рад тому, что сын никак не пользуется ни положением, ни фамилией отца... В годы «перестройки» популярность Окуджавы была признана официально. Он активно участвовал в общественной жизни, был членом Совета общества «Мемориал», вице-президентом русского ПЕН-центра, работал в Комиссии по вопросам помилования при президенте РФ (с 1992 г.), и в комиссии по Государственным премиям РФ (с 1994 г.). А еще он радовался, что со сменой строя можно по-настоящему путешествовать, встречаться со старыми друзьями, «выброшенными» властью на запад. Булат Шалвович давно подарил жене маленькую золотую карету на тоненькой цепочке. «Мы едем, как странно!» — повторял он эту фразу из «Путешествия дилетантов». «Мы уехали с ним в наше последнее путешествие совершенно счастливыми — он вообще старался на день рождения куда-то уезжать, — вспоминает Ольга Владимировна. — У нас были деньги. Мы могли себе позволить поехать куда угодно. Для начала выбрали Марбург, город Пастернака, жили там десять дней в частной гостинице. Друзья, Барбара и Вилли, нас баловали. Чудесно встретили его день рождения 9 мая. Дальше предполагался Мюнхен, но Булат сентиментально захотел в Кельн, к Левушке Копелеву и Боречке Бергеру... Хочешь? Пожалуйста! Мы все можем! Копелев кашлял — это были последствия гриппа, а у Булата был снижен иммунитет, и заболевать гриппом было для него в высшей степени нежелательно. От Копелева он и заразился. Лева пережил его на неделю. А при встрече они хохотали, пили водку и радовались друг другу, и вся поездка была счастливая — какая-то очень свободная, вольная». Но это путешествие стало последним в жизни поэта.
За месяц до смерти в Германии его осматривал врач и сказал: лет 10—20 у вас еще есть точно. Но когда Булат Шалвович гостил в Калифорнии у своего друга А. Половца (ныне он президент Всеамериканского благотворительного фонда Окуджавы) сердце поэта дало внезапный сбой и ему потребовалась срочная операция. На помощь пришли друзья со всего мира, в то время как государство и правительство столицы остались в стороне. Жена поэта рассказывает: «Операция стоила 65 пять тысяч долларов, и без денег делать ее отказались, хотя при обследовании и сказали, что состояние критическое — до Москвы он мог просто не долететь. Чудом оказалось "окно" на следующий день у знаменитого кардиохирурга, японца, к которому очередь занимали за годы. Денег у нас не было — только страховка на десять тысяч (оказавшаяся поддельной) да гонорар за выступления, примерно столько же. И еще — американское medical eare для неимущих; тем самым он как бы попадал в разряд бродяг, которым вдруг плохо становится на улице. В больнице сказали, что оперировать надо немедленно, но без оплаты они ни за что не возьмутся. Я позвонила Копелеву. Он отзвонил в клинику: "Деньги будут, оперируйте". На следующий день немецкое издательство в самом деле перевело 65 тысяч, не забыв попросить, чтобы мы их поскорее вернули. Гарантом займа выступал Копелев, у которого таких денег не было, — ему грозила бы долговая тюрьма, не набери мы требуемую сумму. Сразу предложил денег Евтушенко, но я отказалась — в России были тогда не те времена, чтобы с русских собирать деньги. Сбрасываться стали американцы. Кто-то давал три доллара, а кто-то триста. И мы набрали. Американцы очень удивлялись, почему в лечении известного поэта, вдобавок фронтовика, никак не поучаствовало государство. И почему вообще он такой знаменитый и такой бедный. Больше всех удивлялась Джоан Баэз — она как раз включила его "Молитву" в свой репертуар...»
После операции Окуджава чувствовал себя довольно хорошо и даже покуривал втайне от жены, хотя врачи категорически запретили. В конце мая 1997 года он отправился в Париж с частным визитом к Анатолию Гладилину. Там Булат Шалвович заболел гриппом, и его поместили в больницу. На фоне ослабленного иммунитета последовали осложнения старых болезней — астмы, язвы желудка, потом начала развиваться почечная недостаточность. 12 июня 1997 года в военном госпитале столицы Франции Окуджава скончался. Согласно завещанию, он был похоронен на Ваганьковском кладбище Москвы. «Тут была какая-то связь... не совсем понятная, — говорит Ольга Владимировна. — И то, что он родился в День Победы, а умер в День России, — почти мистическая закономерность».
Как будто о себе он сказал в «Песне Верещагина» из картины «Белое солнце пустыни»:
Ваше благородие, госпожа чужбина,
Жарко обнимала ты, да мало любила.
В шелковые сети Постой — не зови...
Не везет мне в смерти, повезет в любви.
Стихи и романы знаменитого поэта и писателя были многократно переизданы, ему поставлен памятник на Старом Арбате и присуждена Государственная премия СССР (посмертно). В 1988 году имя Окуджавы было присвоено малой планете. Вдова, Ольга Васильевна Арцимович-Окуджава, заведует его музеем в Переделкино. Живет она небедно, но и не купается в роскоши. С того, что имя ее знаменитого супруга используется чуть ли не на каждом шагу, Ольга Владимировна никаких дивидендов не получает.
|
|
Читайте в рубрике «XX век»:
Александр Довженко и Юлия Солнцева |